Александр Покровский - Расстрелять! – II
— Молчат с моря. Безобразие-то какое!
— Сразу заинтересуются: почему молчат? Почему не поют? Что мешает петь? В чём причина непения? Может, недовольные есть?
— Недовольные, выйти из строя. Шлёпните их на торце пирса.
— А я предлагаю вообще начать петь заранее.
— Загодя… это хорошо…
— Как всплыли — всех свободных наверх в ватниках — и песню.
— А потом почин можно организовать: «В базу — с песней».
— Политотдел бы в потолок кипятком писал.
— В это воскресенье командир хочет устроить смотр-конкурс между боевыми сменами. Будет праздник песни. Как в Эстонии. Команде петь и веселиться!
— Интересно, доктор давно ли осматривал командира? По-моему, с ним происходят мутации.
— А лучше петь просто отсеками. А как будет звучать: «поющие отсеки»!
— А жюри в центральном. Щёлкнул «каштаном» — и пожалуйста: любой отсек. Поют отсеки, поют…
Кают-компания потешалась неделю. А зря: по приходе нас действительно проверили на знание строевых песен. Выгнали на плац и проверили.
В кустах туи
Весь химический профессорско-преподавательский состав во главе с начальником факультета по случаю приезда главкома сидел в кустах туи.
У главкома после строевого смотра на плацу, где мимо него пробарабанили курсанты с диким криком «Раз-иии-раз!» и судорожными рывками голов направо, и после того, как ему шепнули, что это идут химики,— вдруг, на семьдесят пятом году жизни, проснулось желание осмотреть химический факультет.
С быстротой молнии факультет обезлюдел: все сидели в кустах туи и настороженно следили за главкомом и его свитой.
Часть свиты осталась внизу, а сам главком с остатками поднялся в роты.
Из кустов туи вырвался горестный вздох.
Главком поднялся на третий этаж и попал в роту штурманов, случайно живущих на химическом факультете. Дневальный, увидев его, окаменел так, как если бы главком шагнул на него прямо с портрета: он открыл рот, но лёгкие ему не подчинились, и крика не получилось.
Дежурный по роте, почувствовав в тишине что-то неладное, выбежал из умывальника и так закричал: «Смир-на!!!»,— что у дневального рот закрылся. Главком удовлетворённо кивнул, выслушал рапорт и двинулся в спальное помещение.
Там в это время находилось дежурное подразделение: оно готовилось к заступлению, то есть: спало бездыханно.
Истошные крики, ненормальный рапорт с «адмиралом флота Советского Союза» привели к тому, что дежурное подразделение моментально проснулось и, кое-как одёрнув одеяла, схватило в охапку одежду и в трусах полезло в окна. Всё это происходило на третьем этаже и весной.
Стоящая внизу ошеломлённая свита главкома, открыв рты, наблюдала, как окна на третьем этаже с треском распахнулись и в них ринулись, как пираты на абордаж, человек двадцать в трусах и с бельём. Затем эти двадцать человек во мгновение ока по карнизу — бельё между ног — перешли в соседнее ротное помещение.
— А-а… интересно…— сказал какой-то обалдевший адмирал из свиты,— кого же здесь всё-таки готовят? Химиков или диверсантов?..
В этот момент главком вошёл в спальное помещение. За ним, зажмурившись, шагнул дежурный: он ожидал, что сейчас главком наткнётся на лежбище котиков, но если не считать двух мертвецки спящих, в остальном помещение выглядело даже очень сносно.
Главком заметил спящих и направился к ним.
— Товарищ курсант,— затеребил он по-отечески первого за плечо,— товарищ курсант, почему вы не на строевых занятиях?
— Потому что формы нет,— сказал первый и, не проснувшись, повернулся к главкому задом.
Мы уже говорили, что главкому было много лет — чуть-чуть не хватало до ста — и он давно уже был дедом, а тут перед ним были дети. Он оставил первого и приступил ко второму.
— Товарищ кур-са-н-т,— шептал он ласково и теребил второго за плечо,— то-ва-рищ кур-са-ан-т…
Второй открыл наконец свои мутные очи. На своем плече он увидел адмиральскую руку с нашивками до локтя, а прямо перед собой — фуражку в золоте и погон с «обалденным» гербом.
— Ну и не хрена себе! — сказал второй, мотнул головой, обтер её о подушку и, повернувшись со словами: «Вот это да!»,— тут же заснул.
Стоять рядом с ними было как-то не совсем удобно, и главком, потоптавшись, двинулся в обратный путь.
— Ну…— остановился он на выходе из ротного помещения и, оглянувшись на спящих, нерешительно взглянул на одеревеневшего дежурного, подумал и махнул рукой.— Ну, ладно.
По пути заглянули в бытовку. Там стояло беззаботное тело в трусах. Тело ничего не слышало, тело стояло и гладило брюки. Тело оглянулось и застыло с утюгом. На него смотрел главком. Так человека вообще-то можно заикой оставить или добиться того, что всю оставшуюся жизнь он будет хохотать.
Главкому захотелось пообщаться.
— Ну? — сказал он.— А вы кто?
В следующие полсекунды к телу вернулась речь, и оно, вместе с утюгом, поднятым к уху, обозвало главкома «маршалом» и сказануло какое-то очень необычное предложение, из которого было понятно только то, что перед вами стоит курсант Пуговкин.
Главком обиделся на то, что его обозвали «маршалом», и выкатился из роты с криком:
— Э т и х и м и к и!!!
В кустах туи произошло движение. Волнение произошло. Кусты возмутились. Вперёд начали выталкивать начальника факультета.
— Александр Леонидыч! — говорили ему горячо, увлечённо подталкивая к выходу.— Вы должны выйти и сказать ему, что это не химики. А то опять на нас все шишки… Скажите ему, что это штурмана.
— Да вы что! — отбивался начфак, стараясь за кого-нибудь задержаться руками.— Вы что, отпустите! С ума посходили все, что ли? Хотите, чтоб я умер на месте от инфаркта? Да чёрт с ним… отпустите… вы что?..
Так начфака и не смогли выпихнуть. Хотя толкало немало человек.
Главкома тем временем успокоили и повели его в лабораторный корпус.
Всё стихло; профессорско-преподавательский состав потихоньку растекся; кусты застыли в успокоении; и всё на этом свете замерло до следующего посещения главкома.
Пять суток ареста!
Из наших все отсидели. Командир у нас ненормальный, как многие считают, и поэтому наши отсидели все. Только я не сидел. Механик сидеть на губе не должен, иначе всё на корабле встанет раком и развалится. А что такое дизель-электроход, вам, наверное, ясно: это такая кака — описать невозможно. Достаточно сказать, что когда мы всплываем на зарядку батарей и открываем крышку люка, то вверх — метров на пятнадцать — вырывается столб дерьма. В смысле запаха. Так что сажать меня нельзя. Правда, сутки ареста мне объявляют регулярно, но сажать не сажают. Кроме меня, отсидели все. Командир у нас несколько не в себе насчёт воинской дисциплины, так что место на губе в этом флагманском крысятнике — городе Полярном — для нашего экипажа до недавнего времени имелось. Теперь хором осваиваем Североморск.
— Продлите моему врачу пару суточек,— просит командир по телефону,— у меня штурман на подходе, он тут дела закончит и сменит врача. А этому моему охламону парочку суточек вкатайте.
Да-а… У нас всё по уставу. Например, о своём приближении со стороны моря командир любит уведомить базу. Только Сет-Наволок минуем, а он уже семафорит на берег командиру базы — мол, привет! — и радует его указаниями относительно того, как его встретить, что из вкусненького приготовить и во сколько баньку истопить.
Мат мчится по всей семафорной линии.
— Вот сволочь! — говорит командир базы насчёт нашего капитана и не топит баню.
Ну, с базой командир сделать ничего не может, поэтому наших сажает регулярно.
Экипаж его ненавидит. Даже не здороваемся. Давно это началось.
Стоим на подъёме флага, он подходит:
— Здравствуйте, товарищи матросы!
И громадная тишина в ответ. Ещё раз:
— Здравствуйте, товарищи матросы!
Здравствуют, но молча. Все смотрят в сопки. Тогда он подходит к офицерам:
— Здравствуйте, товарищи офицеры!
И полная, знаете ли, солидарность. Потопчется и…
— Все вниз!..
И пошёл крутить, кишки наматывать. И старпом Антипков у нас сидел постоянно, просто прописан был на губе. Либо на губе, либо на корабле. На берег он попадал редко — вы же знаете эту фразу из устава: «Частое оставление старпомом корабля несовместимо с его службой». Ну вот. Но уже если попадал…
Водка тогда в Полярном продавалась в трёхлитровых бутылях, и называлась она «антиповкой». А 1100 граммов спирта, как справедливо отмечено в Большой Советской энциклопедии, абсолютно смертельная доза для человека. Старпом любил поставить «антиповку» на стол и зачитать вырезку из Большой Советской энциклопедии. После чего он выпивал её до последней капли и в состоянии повышенной томности падал в салат. Отволакивали его на корабль и забрасывали в каюту. Когда он приходил в себя, он подписывал всё, что ему подсовывали. Помощник рисовал красиво, по-старославянски, на бумаге: «Я Антипка, государь, сволочь и последний дурак…» — и подсовывал ему. Старпом подмахивал не глядя, а потом эту штуку ему на дверь приделывали.
